Арт-студия. Слушаем колыбельные одну за другой – сенегальскую, канадскую, английскую, непальскую, египетскую, японскую, бразильскую. И я пою – турецкую, русскую про котеньку, американскую.. Как всегда, когда здесь, в студии, материализуется живой звук, все затихают. Почти все смотрят – оторвавшись от рисования; расширенными, как у детей, глазами. Будто боятся спугнуть звук.
В конце занятия Марти, чёрный, с седыми бакенбардами и густым южным акцентом, говорит:
– Мне почему-то вспомнилось, как, когда я был маленький, ну, лет десять, наверное, мне было, я вечером приходил в свою комнату и закрывал дверь… Там, в доме, были все эти люди, и поэтому я закрывался у себя. Я включал телевизор и ложился на кровать. Я смотрел, и я становился всё усталее и усталее, всё усталее и усталее. Телевизор работал, и я уставал совсем, и тогда я засыпал. Почему-то вспомнилось. А нарисовать я ничего не смог, я просто черкал по бумаге, пока ты пела, и пока колыбельные играли, вверх и вниз, и из стороны в сторону. И было так спокойно…
И улыбается смущённо, но взгляда не отводит.
